Дикарь - Страница 28

Смутный, далекий образ милой, обаятельной женщины с кроткими ласковыми глазами мгновенно встал, как в тумане, в воспоминаниях Димы.

«Зоя Федоровна Ганзевская — вот кому бы можно было поручить Машу, — мелькнула быстрая мысль в мозгу мальчика и за нею следом другая. — Необходимо найти ее, эту милую Ганзевскую. Ведь она где-то неподалеку отсюда живет. Она говорила тогда, что живет недалеко от города N, а город N от здешнего города верстах в пятнадцати не более. Ах, как досадно, что нет более подробного адреса!»

С этими мыслями Дима дошел до убежища и прежде, нежели войти в избу, заглянул в крошечное оконце.

Небольшая, сложенная из кирпичей, печурка ярко горела, потрескивая пылающим в ней хворостом. На печурке стоял котелок с варевом. Возле сидела Маша и, низко склонившись головой, чинила белье Димы.

— Добрый вечер, Машута! — бодрым и веселым голосом бросил Дима, появляясь в дверях их общего жилища.

Маша, вскрикнув от неожиданности, выронила из рук работу.

— Наконец-то! А уж я ждала, ждала, — и её смуглое личико просияло при этих словах и зарделось от счастья.

— А что, Сергея нет еще?

— Не приходил еще, Димушка. Боюсь, не случилось ли с ним чего.

— За него будь спокойна. Он ловкий и проведет кого хочешь. А вот я к тебе с новостью, милая. Разговор буду иметь с тобой.

— Ой, Димушка, страшное что-нибудь? Уж коли страшное, так погоди, поужинай раньше. Нынче свиную котлету с картошкой и с луком тебе зажарила. Кушай на здоровье, Димушка!

И сказав это, девочка захлопотала у печки. Потом перебежала к срубу, заменяющему стол, накрыла его грубой, но чистой скатертью и, быстро вынув из старого ящика, заменяющего им посудный шкап, тарелки, ножи, вилки и большой каравай хлеба, расставила все перед Димой.

Маша была права. Котлета удалась на славу, и Дима отдал честь искусной стряпне юной хозяйки. Когда ужин был окончен, и котелок с порцией Сережки снова водворен на «плиту», Маша подсела к окошку и, подняв на своего друга большиее, немного испуганные глаза, коротко сказала:

— Ну, говори, что хотел. Я слушаю…

Тогда Дима стал делится с ней своими опасениями. Здесь ей на зиму оставаться нельзя: и холодно, и сыро, и страшно. Сергей братскою заботливостью не отличается, не будет возиться с нею…

— Как, а разве ты не возьмешь меня с собою? — испуганно чуть ли не крикнула Маша.

— Да ведь нельзя тебе… В дружине разведчиков девочка — разве это мыслимо?

Но вместо того, чтобы проникнуться этими вескими доводами, Маша всплеснула руками и залилась слезами.

— Нет, нет, я не оставлю тебя. Я постараюсь не мешать вам, дружине вашей… Я стирать, чинить вашу одежду буду… обед вам готовить. Ах, Димушка, возьми ты меня с собою! Уговори ты товарищей своих, пусть меня захватят тоже. Ах, ты Господи! Не хочу я без тебя.

Она снова закрыла лицо руками, готовая разрыдаться.

— Маша, перестань! Да перестань же!.. Послушай, хотел я тебя к Ганзевским отправить, адреса только не знаю. Там бы тебе хорошо было, Машук.

Знаю я адрес… — прерывает Маша. — Сама дала адрес-то… И посейчас храню при себе бумажку. Да что пользы-то, никуда я не пойду от тебя да от дружины вашей.

— Как, и адрес есть у тебя Зои Федоровны? — обрадовался Дима.

— Есть, говорю тебе, да что пользы в этом?

Тут Маша упрямо поджала губы и подняла на Диму заплаканные глаза. Она была так трогательно мила и забавна в эту минуту, что у Димы не хватало духу огорчать ее.

— Хорошо, Машута, пусть будет по-твоему. Завтра же переговорю с товарищами, и, если они согласятся тебя принять, то я…

Дима не успел договорить начатое.

Дверь распахнулась настежь, и вместе с порывом ветра и мелким, словно из сита сеющего дождем, в избу ворвался Сергей. Он был весь мокрый до нитки. Рыжие волосы прилипли ко лбу и вискам. Глаза блестели непривычным для него оживлением. Одежда висела лохмотьями на его загорелом, смуглом теле, обнажая мускулистые руки и грудь. И не успев снять шапки, он закричал взволнованным, срывающимся голосом:

— Они идут! Они уже недалеко! Говорят, обошли нас оттуда, откуда их и не ждали совсем… Видимо их невидимо! Лавиной цельною так и валят, так и валят. Я был в деревню ушедши. Так там, как проведали, что они идут, так, Господи помилуй, что там сделалось! Бабы ревут, дети криком кричат, мужики телеги сейчас запрягать кинулись. А кто убежать не может, так весь свой скарб зарывать в землю стал…

Тут Сережка остановился, чтобы перевести дух, и Дима воспользовался этим:

— Да кто идет? Кто идет-то? Говори толком…

— Германцы! Германцы! Сережка не договорил. Он задыхался. Глаза у него точно прыгали, точно горели.

— Как бежал-то я! Господи помилуй, как бежал, — по лесу, да по болоту, — подхватил он через секунду снова. — Чуть не увяз, а глянь-ка на одежу: о сучья впотьмах вся изорвалась. Едва глаз не выколол. Тьма, вишь, какая, зги не видать…

— А я только что из города. Там и не слышно про неприятеля. Никто ничего не знает, — взволнованно вставил Дима.

— Завтра услышат, погоди, дай срок. Слыхал я, что больше к городу-то они и норовят подойти, — охрипшим голосом снова бросил Сережка.

И вдруг, прежде чем Дима успел сообразить что-либо, Сережка слезливо залепетал, готовый чуть ли не кинуться на колени:

— Димушка… Будь отец родной… Уж доверши свое добро. Возьми ты и меня в дружину. Ей-ей не покаешься… Я этих германцев во как выслеживать буду… Устрой ты меня, голубчик!

Стоградский совсем смутился.

— Постой, погоди!.. Дай опомниться… Германцы идут, говоришь? Сюда? Ничего не понимаю! Завтра, чуть свет, пойду в город. Все разузнаю хорошенько, выведаю… Тогда и о тебе поговорю с нашими дружинниками… И я уверен, что они согласятся… Сказал сделаю, ну и ладно! А теперь ужинай скорее и живо спать. Утро вечера мудренее, и если все это не пустые слухи, а правда, что тебе удалось узнать, тогда «Зоркой Дружине» придется приняться за дело сейчас же, не медля…