Дикарь - Страница 18

— Милый Вадим, не надо сердиться… — пела Лина. — Уверяю вас, мы не намерены были подсматривать или подслушивать. Мы просто вышли в сад и случайно очутились тут…

Но Дима ее и не слушал даже. Стиснув кулаки, он шагнул по направлению к барону.

— Стыдно подслушивать… Стыдно… — процедил он сквозь зубы, блеснув на него недобрым взглядом исподлобья.

Фон Таг струсил не на шутку и стал пятиться к двери.

— Драться с вами не стану, Вадим, я не из тех босяков…

Он не договорил. Приближаясь к выходу, барон поскользнулся у порога и грохнулся об пол.

Это случилось так неожиданно, что в первую минуту все застыли на месте. Но вот Маша опомнилась первая и громко и весело расхохоталась.

— Ха-ха-ха! Чудной какой!

— Дура! — сердито буркнул на нее, поднимаясь с пола, Герман.

В ту же минуту к нему подскочил Дима.

— Не смей! — крикнул он повелительно, — слышишь? Не смей! Не смей называть ее дурой… Сам…

— Дима, опомнись, что ты говоришь? — выступил державшийся позади барышень Никс.

— Не твое дело! Молчи! — резко оборвал его Дима.

— Дикарь, мужлан! От такого всего можно ожидать! — говорил Никс, когда обе пары, возмущенные и негодующие, снова углубились в аллею, по направлению к дому.

В эту минуту тихие, нежные, ласкающие звуки вальса послышались из раскрытых окон дома.

— Танцевать, mesdames et messieurs! Танцевать! Кавалеры, приглашайте своих дам! — кричит дирижер Базиль Футуров, спеша с террасы на площадку сада. Эта площадка заранее была, по приказанию Петра Николаевича, приспособлена к танцам. Был устроен довольно прочный настил из досок, кругом мигала разноцветными огоньками гирлянда фонариков, навешанных на проволоку, а по бокам были поставлены легкие садовые диваны и кресла.

А из открытых окон залы, где сидел за роялем приглашенный из столицы тапер, неслась нежная и красивая мелодия вальса… Эта нежная, красивая мелодия долетела и до слуха Димы и Маши, находившихся в беседке.

— Там плясать начали… Ступай, Димушка! — проговорила Маша, грустно взглянув на своего приятеля.

Этот грустный взгляд насквозь пронизал Вадима. Он ясно понял, как страстно хотелось сейчас его маленькому другу попасть туда, на садовую площадку и близко полюбоваться танцами.

Самого Диму нисколько не привлекали к себе ни иллюминация, ни танцы; напротив, общество Германа, Лины и Тони, с которыми ему неизбежно пришлось бы столкнуться там, заставляли Диму предпочесть тихий приют беседки, рядом с его маленькою приятельницею. Но, видя, как яркая обстановка праздника влечет к себе девочку, Дима не рискнул лишить ее этого скромного удовольствия.

— Знаешь, что? Пойдем… Я отведу тебя туда, где танцуют, и вызову Ни. Она попросит разрешения у Петра Николаевича и у мамы побыть тебе на вечере… Ведь нынче мой последний день дома, и они не захотят огорчить меня и не откажут в этом.

И сказав это, Дима решительно взял за руку Машу и двинулся с нею к выходу из беседки.

Не успели они подойти к площадке, посреди которой кружились танцующие пары, как Ни, вся сияющая, выбежала к ним навстречу.

— Как хорошо ты сделала, что пришла, Маша! Вот умница! Вот молодец! — и, прежде нежели девочка успела опомниться, Ни подхватила ее за талию и бешено-быстро закружилась с нею, смешавшись с другими танцующими.

Дима не умел танцевать и следил издали за танцующими парами. До его ушей долетали обрывки разговоров.

— Он с ума сошел, иначе не притащил бы сюда эту оборванку! — негодовала Тони.

— Ах, она в самом деле очень мила… — тянула у уха Германа танцующая с ним Лина.

— Какая очаровательная девочка! M-elle Ни, откуда вы взяли такую прелесть? — воскликнула, окончив вальс, Ганзевская, веселившаяся не менее молодежи на этом полудетском вечере, и поймала Машу за руку, — Да ты не приятельница ли Димы, красоточка моя?

Маша смущенно и радостно закивала головою. Её щеки и глаза разгорелись, пурпуровые губы улыбались, белые зубы сверкали, как жемчужины.

— Ну, пойдем, моя прелесть, танцевать со мною! — весело улыбаясь, продолжала Зоя Федоровна и увлекла Машу на середину площадки.

Бедная девочка была сегодня счастлива, как никогда. Ей казалось сейчас, что она спит и видит сон, упоительный и прекрасный. Куда-то далеко, далеко уплыло все настоящее: брань и побои Сережки, плетка дяди Савела, голод и грязь. На смену им — огни иллюминации, музыка, веселые танцы.

Но сон этот мгновенно рассеялся.

— Положительно, это бестактно со стороны милейшего Всеволодского — допускать в наше общество какую-то побирушку. Ты, как желаешь, а я слуга покорный. Минуточки больше не останусь здесь, — буркнул барон фон Таг, подойдя вплотную к сестре.

— И я… я тоже… — рванулась за братом Тони.

— Это они про меня… Это они про меня! — едва удерживаясь от слез, прошептала Маша, судорожно хватаясь за руку Ганзевской. — Господи, да что же это такое! Пустите уж меня… Уж лучше я уйду, чем гостям таким уезжать…

Зоя Федоровна, видя волнение девочки, вывела ее из круга и почти бегом побежала с нею в сторону от освещенной фонариками площадки. Здесь, в стороне, в березовой аллее, стояла скамейка. Ганзевская села на нее и усадила подле себя Машу.

— Расскажи мне, девочка, как попала ты туда?.. — спросила она, сочувственно поглядывая в черные глаза Маши.

— Куда попала? — не поняла Маша.

— Да в эту артель… нищих… — произнесла Зоя Федоровна.

Маша подняла на нее свои большие, черные глаза.

— Как попала? Да так уж случилось… При маменьке покойной мы в углу с нею да с Серегой жили. По папертям церковным Христа ради сбирали. А там маменька померла, нас и забрали, бесприютных, и привезли сюда…